Ana saudava, fazendo uma vénia, e de facto a cabeça não lhe caía. Mas isto amargurava-a. Fazia tudo o que o marido queria e irritava-se consigo mesma, pensando que se deixara enganar como uma parva. Só casara com ele por dinheiro, mas hoje tinha bem menos do que em solteira. Antigamente o pai dava-lhe de quando em quando vinte kopecks, mas agora, não tinha nem um vintém. Tirar dinheiro às escondidas ou pedi-lo ao pai, isso não podia, tinha medo. Toda ela tremia diante do marido. Havia muito que receava no íntimo este homem. Durante a infância, a força que mais temia, tal como uma espécie de nuvem negra que avança sobre nós ou uma locomotiva prestes a esmagar-nos, era o reitor do liceu. Agora, Sua Excelência, de quem se falava um pouco a medo, atemorizava-a da mesma forma. Haviam outrora existido para ela outras forças menos poderosas: os professores, de lábios cerrados, severos, inexoráveis. Mas receava sobretudo Modeste Alexeivitch, homem de princípios, que até chegava a ter semelhanças com o reitor do liceu. Todas estas forças se confundiam na imaginação de Ana numa só, como se fora um enorme urso branco que pretendesse aniquilar os fracos e os culpados como seu pai. Receava dizer alguma coisa fora de propósito e sorria contrafeita, mostrando uma alegria fictícia quando o marido a acariciava brutalmente ou a abraçava, metendo-lhe nojo.
Аня кланялась, и голова у нее в самом деле не отваливалась, но было мучительно. Она делала всё, что хотел муж, и злилась на себя за то, что он обманул ее, как последнюю дурочку. Выходила она за него только из-за денег, а между тем денег у нее теперь было меньше, чем до замужества. Прежде хоть отец давал двугривенные, а теперь - ни гроша. Брать тайно или просить она не могла, она боялась мужа, трепетала его. Ей казалось, что страх к этому человеку она носит в своей душе уже давно. Когда-то в детстве самой внушительной и страшной силой, надвигающейся как туча или локомотив, готовый задавить, ей всегда представлялся директор гимназии; другой такою же силой, о которой в семье всегда говорили и которую почему-то боялись, был его сиятельство; и был еще десяток сил помельче, и между ними учителя гимназии с бритыми усами, строгие, неумолимые, и теперь вот, наконец, Модест Алексеич, человек с правилами, который даже лицом походил на директора. И в воображении Ани все эти силы сливались в одно и в виде одного страшного громадного белого медведя надвигались на слабых и виноватых, таких, как ее отец, и она боялась сказать что-нибудь против, и натянуто улыбалась, и выражала притворное удовольствие, когда ее грубо ласкали и оскверняли объятиями, наводившими на нее ужас.